Земля  - Михаил Елизаров

– Твоё? – я прошёлся пальцами по её худеньким позвонкам – от мягкой впадинки крестца до основания шеи.

Она завозилась:

– Не, это Бодлер… – прижалась потесней, закинула сверху озябшую ногу, всю в колючих мурашках. – Как же я тогда любила всякий тлен и декаданс. Чтоб про абсент и морфий. И кокаин пальцами в тонкие ноздри… Там свалка находилась с крестами, венками, оградками. Я, значит, на пригорочке сижу, песни пою – на старофранцузском, естественно. Про могилки и фиалки. А Ромочка по окрестностям кладбищенским рыщет после ритуала общения с эшу – запрос у него был на старые кости. Не спрашивай только зачем…

– Зачем? – и поцеловал её. Алина тихонько рассмеялась. – И что такое эшу?

– Не что, а кто, – поправила. – Дух из пантеона сантерии. То бишь вуду. Их вообще-то много разновидностей, и каждый за что-то своё отвечает. И при этом они единая сущность. А зачем?.. – она задумалась. – Ну, а для чего средневековым интеллектуалам нужна была гоэтия и прочая магия? Для поддержания внутренней алхимии, познания себя, своей природы. Ну, и просто нервы пощекотать. Рома говорил, что прогулка по туннелям посмертия покруче американских горок и героина вместе взятых! С первым погружением у всех одна реакция: обосраться и заблевать всё вокруг. Так что памперсы с тазиком – обязательные спутники начинающего некроманта! Народец у нас в Россеюшке безбашенный, отчаянный, а ритуалика даром не проходит. После этого и дурачками становятся, и сгнивают заживо… Но знаешь, что забавно? На свалке той почти сразу отыскался остов детский. Трухлявый совсем, кости такие – цвета жжёного сахара. Рома как-то по костям пол определил, сказал – хлопец. И вот мы потом сидели под тёрнеровским закатом, целовались как умалишённые. А в ногах у нас этот скелетик.

– А почему именно эшу?

– Ну, эшу – владыки дверей и перекрёстков. А кладбище, как ни верти, место, где профанное пересекается с сакральным. Стало быть, тоже перекрёсток миров и заодно дверь. Так что эшу вполне по делу. А что?

– Да просто. Кладбище русское, а на нём хозяйничают какие-то потусторонние ниггеры!

– Тоже мне оккультный расист выискался! – Алина хмыкнула. – Какая разница: эшу, владыка перекрёстка или, как говорили во времена германского романтизма, гений места? Лишь бы пёрло.

– А с Романом этим что стало? Общаетесь до сих пор?

– Без понятия, что с ним, – ответила Алина c неожиданным равнодушием. Словно и не умилялась совместным кладбищенским закатам. – Может, и кони двинул.

– От наркоты?

– Ох, Володенька, знал бы ты, какими сумасшедшими вещами занимаются люди, чтоб скоротать время до смерти! – и рассмеялась холодно. – Он меня тем летом в деревню потащил. Там ведьма помирала, а Ромочка поехал к ней за передачей!

– Какой передачей?

– Колдовской. За мастерством рванул. Типа инициироваться… – Алина оживилась, привстала на локоть: – А местечко, я тебе скажу, то ещё – Лыски называлось. Сначала до Москвы доехали, а оттуда с Павелецкого на электричке полтора часа. И как сейчас помню, проезжаем платформу Нижние Котлы, и я говорю: “Идеальное же название для одного из кругов ада! А где-то ж есть и Верхние!”

Я тоже помнил название Нижние Котлы – проезжал мимо них рыбнинским поездом.

– Добрались в эти Лыски на автобусе рейсовом. Кругом ржавчина, пылища, грязища, запустение, алкаши и вырожденцы. Даже кошки какие-то уродливые. Половина домов брошены. Кривые, косые. Конец августа, с утра прошёл ливень. Вдоль центральной улицы яблони из каждого двора. Ветки наружу свесили, и вся дорога усыпана сгнившими, раздавленными яблоками, рыжими, как куски говна. Остановились прям у колдуньи. А бабку нехило так корёжит. Прям на мостик становится с подвёрнутой шеей и хрипит при этом – зрелище не для слабонервных! Сама она высохшая, волосы грязно-седые, будто шерсть, глаза белые, вены повылазили по ногам-рукам, суставы распухшие. А вонища – передать не могу! По всему дому несёт бражкой скисшей, блевотиной. Тряпки повсюду, хлам, тазы пластиковые, вёдра, в которые вода сверху капает, чашки битые. Во дворе псина на цепи – беснуется так, что можно ёбнуться от страха… – Она помолчала. – Пойду перекурю. Сходишь со мной за компанию?

– Обязательно курить? Полежи лучше со мной.

– Не нуди… – она пошаркала ногами, отыскивая тапочки. – Короче… Ромка к ней подскочил, а бабец даром что в мостике, хвать его за руку! Сплелись пальцами, как влюблённая парочка. И оба на меня глазами – типа, вали! Я в другую комнату выбежала. Пол там гнилой, скрипучий, стол с клеёнкой изрезанной, на стене коврики, фотографии, иконы. Ходики с маятником – цыц-цык-цык!..

Алина накинула одеяло, а я как был нагишом поплёлся за ней на кухню, заранее щурясь от света. На столе после ужина остались недопитая упаковка томатного сока, разделочная доска с подсохшим хлебом да пара немытых стаканов с кирпичной мутью на донце. Через приоткрытую форточку медленно просачивался уличный морозец.

– Но это не всё, слушай, что дальше было, – Алина устроилась возле подоконника. – Ночевали в гостинице местной. Так я глаз не сомкнула. Просто на кровати сидела. И тут в темноте звук шелестящий – будто кто-то конфету разворачивает. И вдруг тихо-о-онько, с таким скрипом характерным, дверь открывается, и через щели снизу и в проёме дверном свет лунный. И всё шире и шире. Я давай Рому будить. Визжу: “Вставай, блять, тут кто-то ещё!” Он проснулся, включает лампу. А там просто голая стена и никакой двери…

Алина двинула через столик чугунную пепельницу в виде рожицы чёрта – носатой, с большими ушами и рожками, как у козлёнка.

– Рома потом рассказал, что ведьма ему в рот плюнула и только тогда помереть нормально смогла. Передача осуществилась через слюну!

– Прикольно, – только и сказал я.

– А то! – она щёлкнула зажигалкой. – Поэтому и рассталась. Я целоваться с ним больше не могла. А он вообще всякую брезгливость утратил. При мне как-то облизывал человеческую кость, чтобы доказать, что трупного яда уже не осталось…

– Давно это всё было?

– Девяносто пятый год, представь себе. Одиннадцать лет назад. А потом я уже со Змием встречаться стала, ну, мастером из “Шкуры”, тату-студии нашей. Она, между прочим, первая была в Загорске… – Алина потянулась рукой и почесала плечо. – И кролика этого мудацкого он мне набил. Хотя какие претензии, – вздохнула сокрушённо, – сама ж попросила…

*****

До середины второй рабочей недели мне удавалось уворачиваться от похорон, но в один из дней Юра категорично заявил, что понадобится моё присутствие. Хоронили местного чиновника, очень тучного человека, и требовалась физическая сила. Опускать под землю нужно было без малого два центнера. Могилу увеличенного размера Юра сделал лично – с драпировкой тканью и лапником.

К полудню приехал катафалк Городской ритуальной службы. Незнакомый водитель поздоровался со мной как со своим, даже обратился по имени. Я сделал вид, что вспомнил его.

Помог вытащить гроб: громоздкий, размером с хорошую лодку. Это была явно не продукция “Гробуса” – полированная колода с шестью позолоченными ручками, действительно неподъёмная, словно положили не человека, а его каменное изваяние.